Воздухоплавание. Мученики науки

Отдельную страницу в истории воздухоплавания занимает исследование земной атмосферы с помощью аэростатов. Вскоре после изобретения воздушных шаров их значение и роль в этом направлении научной деятельности стала понятной и очевидной. Уже в отчете членов парижской академии наук, составленном 22 декабря 1783 г. по случаю первого полета человека на воздушном шаре, говорилось: «Аэростат может найти многостороннее применение в области физики, например, для изучения скорости и направления различных ветров, дующих в атмосфере... На нем можно подниматься до самых облаков и там, на месте, изучать атмосферические метеоры».

Бескорыстная преданность науке заставляла многих ученых идти на осознанный риск ради получения важных научных сведений, и зачастую они пополняли когорту «мучеников воздухоплавания». Имена Кроче-Спинелли и Сивеля с полным основанием можно поставить в один ряд с Пилатром де Розье и Роменом. Вот что о них пишет известный воздухоплаватель, ученый и историк науки Гастон Тиссандье:

«Иосиф Кроче-Спинелли родился 10 июля 1845 г. в Монбазилаке (Дордонья). Получив солидное классическое образование, он поступил, как один из лучших учеников, в центральную школу искусств и ремесел. Молодой инженер действительно был избранной натурой. Отличаясь необыкновенно нежной любовью к своей семье, он с редкой отзывчивостью отвечал на все самые благородные юношеские порывы.

Жажда славы, порывы пламенного патриотизма, любовь к добру и правде, вера в прогресс, страстная привязанность к науке – таковы были чувства, наполнявшие все его существо. К его горячности и мужеству примешивалась некоторого рода небрежность, почти женская чувствительность. Все это придавало его личности особую прелесть. Великодушный, любящий, деликатный, веселый и всегда приветливый, он отражал все эти качества в своих больших голубых глазах и пользовался общей симпатией. Кроче-Спинелли оставил несколько работ по механике и заявил себя дельными научно-критическими статьями, когда ему удалось вступить в скромный кружок нескольких лиц, преданных делу науки, кружок, благодаря которому возникло первое ядро французского общества воздухоплавания. Здесь Кроче-Спинелли познакомился с Сивелем.

Теодор Сивель родился 10 ноября 1834 г. в общине Сов (Гард) и долго служил в коммерческом флоте. В качестве морского офицера он посетил многие отдаленные страны. Когда море перестало скрывать от него свои тайны, он привлек к себе воздушный океан. Он горячо полюбил аэронавтику.
Сивель был брюнет, его черные глаза блестели особым пламенем, густая грива вьющихся волос обрамляла смуглое лицо, полное энергии. Будучи сангвиником, он обладал редкой физической силой и несокрушимой энергией. Прямота характера, солидность познаний, доброта сердца и утонченные манеры выгодно отличали его от заурядной толпы. Теодор Сивель совершил двести полетов за границей (в Дании) и стал таким же хорошим аэронавтом, как и моряком.

Раз познакомившись, Сивель и Кроче-Спинелли скоро поняли друг друга. Они решили вместе работать на поприще исследования законов атмосферы, следуя славному пути, намеченному Робертсоном, Био, Люссаком, Барралем и Глейшером. В марте 1874 г. новые друзья науки выполнили, при содействии французского общества воздухоплавания, развитию которого они сами значительно способствовали, первый полет на большую высоту, обративший на себя внимание академии наук и заслуживший в обществе вполне заслуженную известность. Путешественники поднялись на высоту 7300 м».

Но высотный подъем, предпринятый учеными, годом позже на аэростате объемом 3000 м3, пилотируемый Гастоном Тиссандье, закончился трагически. Вот некоторые выдержки из отчета, составленного после полета Гастоном Тиссандье:

«В четверг, 15 апреля 1875 г. в 11.32 Кроче-Спинелли, Сивель и я поднялись на аэростате «Зенит» со двора газового завода Ла-Вильет в Париже. К кольцу были привязаны три маленькие баллона с кислородом. От этих баллончиков шли вниз резиновые трубки, пропущенные в гондоле через флаконы с ароматической жидкостью. Эти приборы должны были снабжать путешественников в высоких слоях атмосферы необходимым для поддержания жизни кислородом.

За бортом гондолы висел особый аспиратор, с помощью которого можно было определять количество углекислоты в воздухе. Там же были подвешены балластные мешки. Под гондолой был укреплен толстый соломенный тюфяк, который должен был ослабить удар при приземлении. Кроче-Спинелли прихватил с собой прекрасный спектроскоп. На веревках, идущих от корзины к обручу, повесили два барометра-анероида: первый показывал давление, соответствующее высоте от 0 до 4000 метров, второй – от 4000 до 9000 метров. Рядом с ними висели термометры для измерения низких температур воздуха. Для измерения температуры подъемного газа (Аэростат был наполнен светильным газом. – авт.) служили особые термометры. Научный багаж дополнялся картами, компасами, биноклями и т.п.

Вначале подъем шел со скоростью около двух метров в секунду; к 3500 метрам он слегка замедлился, затем, до 5000 метров снова увеличил свою скорость от постоянного выбрасывания балласта и от влияния палящих лучей солнца. Сивель предусмотрительно опустил якорную веревку и подготовил все к спуску. Помню, едва мы поднялись на 300 метров над землей, как Сивель радостно воскликнул : «Вот мы и полетели, друзья мои, Как я счастлив!» И затем, взглянув на аэростат, красиво круживший над гондолой, прибавил: «Взгляните на наш «Зенит», как он хорошо наполнен и как красив!» Кроче-Спинелли, между тем, сказал мне: «Ну, Тиссандье, смелее вперед и за дело! Займитесь вашим аспиратором и углекислотой!» И я стал готовиться к проведению опытов...

На высоте 3300 метров газ вдруг с силой вырвался из придаточного отверстия (Аппендикса. – Авт.) над нашими головами. Запах был очень резкий... Некоторые полагали, что светильный газ, вырвавшийся из придаточного отверстия в шаре над головами путешественников, должен был подействовать настолько вредно, что его-то и следует считать настоящей причиной смерти Кроче-Спинелли и Сивеля. Я же, напротив, уверен, что такое предположение лишено всякого основания... Придаточное отверстие шара находится довольно далеко от гондолы, так что газ смешивается с очень большим количеством воздуха, значительно усмиряющим его действие.

На высоте 4000 метров над уровнем моря солнце жгло немилосердно, небо сияло, на горизонте тянулась гряда перистых облаков. На высоте 4300 метров мы начали вдыхать кислород, но не потому, что мы уже чувствовали необходимость прибегнуть к нему, а просто потому. что хотели убедиться исправно ли действуют наши приборы...

В 1.20 я дышал смесью воздуха и кислорода и находился на высоте 7000 метров. Я чувствовал, как все мое существо, уже угнетенное, сразу ожило под влиянием этого укрепляющего средства, и тут же, на этой высоте я вписал в мою записную книжку следующие строки: «Я вдыхаю кислород. Великолепное действие».

На этой высоте у Сивеля, обладавшего недюжинной физической силой, стали по временам закрываться глаза; он словно засыпал и бледнел...

Кроче-Спинелли давно уже не сводил глаз со спектроскопа. Казалось он был вне себя от восторга и даже раз воскликнул: «Полное отсутствие полос водяных паров!»...

Я подхожу к тому роковому часу, когда нам пришлось испытать на себе ужасное влияние уменьшения атмосферного давления. Когда мы достигли высоты 7000 метров, мы все в корзине стояли на ногах; Сивель, на минуту впавший в оцепенение, вдруг встряхнулся; Кроче-Спинелли стоял неподвижно, прямо напротив меня. «Посмотрите, – сказал он мне, – как красивы эти перистые облака!»... Огненное солнце палило прямо в лицо; а между тем, и холод уже давал себя чувствовать: мы еще раньше накинули на плечи наши дорожные одеяла. Я словно впал в какое-то оцепенение, руки похолодели, сделались ледяными. Я хотел было надеть перчатки, но оказалось, что желание вынуть их из кармана потребовало с моей стороны таких усилий, каких я никак не мог проявить....

..Сивель, словно застывший на несколько секунд в глубокой задумчивости и порой даже закрывавший глаза, очевидно вдруг вспомнил, что он хотел перейти еще дальше за пределы, где теперь плавал «Зенит». Вспомнил и вскочил; его энергичное лицо вдруг осветилось каким-то необычайным светом; он обернулся ко мне и спросил: «У нас еще много балласта; как по-вашему, бросать?» На это я ответил: «Делайте, как хотите». Он повернулся к Кроче-Спинелли и задал ему тот же вопрос. Кроче весьма энергично кивнул головой.

В корзине было, по-крайней мере, пять мешков балласта; приблизительно. столько же висело на веревках... Схватив нож, Сивель перерезал одну за другой три веревки и мы стали быстро подниматься. Последнее вполне ясное воспоминание, сохранившееся у меня от этого подъема, относится к моменту несколько раньше этого. Кроче-Спинелли сидел неподвижно, держа в руках флакон с кислородом; голова его была слегка наклонена, и вид был удрученный. У меня еще хватило сил стукнуть пальцем по барометру-анероиду, чтобы облегчить движение его стрелки; Сивель стоял, подняв руку к небу, как бы желая указать на высшие области атмосферы...

Отрезав три мешка с балластом на высоте около 7450 метров, Сивель сел, насколько мне помнится, на дно корзины, где уже сидел и я, облокотясь о ее край. Вскоре меня охватила такая слабость, что я даже не мог повернуть головы, чтобы посмотреть на своих товарищей. Хотел схватить трубку с кислородом, но уже не мог поднять руки. Однако голова продолжала работать вполне ясно. Я не переставал наблюдать за барометром; по-прежнему не сводил глаз со стрелки, которая вскоре подошла к цифре давления 290, затем 280 и стала переходить за нее.

Я хотел крикнуть: «Мы на высоте 8000 метров!» Но язык у меня был точно парализован. Вдруг мои глаза закрылись, и я упал без чувств. Это было приблизительно в 1.30. В 2.08 я на минуту открыл глаза. Шар быстро спускался. У меня хватило сил перерезать веревку одного мешка с балластом, чтобы ослабить скорость спуска...

Приблизительно в 3.30 я снова открыл глаза. Я чувствовал головокружение и слабость, но, в то же время, ко мне возвращалось сознание. Шар опускался со страшной скоростью; корзина сильно раскачивалась и описывала большие круги. Я на коленях протащился к Сивелю и Кроче и, потянув их за руки, крикнул: «Сивель! Кроче! Проснитесь!» Мои товарищи лежали на дне корзины, как-то странно скрючившись и уткнувшись головой под дорожные одеяла. Я собрал силы и попытался приподнять друзей. Лицо Сивеля было черно, глаза мутны, рот открыт т полон крови; у Кроче глаза были полуоткрыты и рот окровавлен...

Вскоре показалась земля; я хотел достать нож, чтобы перерезать веревку якоря и не смог его найти. Я словно обезумел и все продолжал звать: «Сивель! Сивель!» К счастью, мне удалось, наконец, найти нож и спустить якорь как раз в то время, когда это было необходимо. Корзина со страшной силой стукнулась о землю. Казалось, шар расплющится и останется на месте; но ветер дул сильный и снова увлек его. Якорь не зацепился за землю, и корзина волочилась по полю. Тела моих несчастных друзей кидало из стороны сторону; я ежеминутно ожидал, что их выкинет из корзины. К счастью, мне удалось поймать клапанную веревку и выпустить газ. Опустевший шар зацепился за дерево и распоролся. Было четыре часа...

Я бросился из корзины вон в состоянии страшного нервного возбуждения. Безжизненные тела Кроче-Спинелли и Сивеля, которые немилосердно колотились о стенки корзины, когда шар волочился по земле, оказались теперь в ужасном положении. Головы несчастных лежали на дне корзины, а ноги, уже закостеневшие, торчали из нее. Прибежало несколько жителей местечка; я попросил их помочь мне вынуть моих друзей из корзины. На земле разложили наши одеяла, и на них положили обоих молодых людей...

Весть о катастрофе не так скоро дошла до Парижа... Все политические и иллюстрированные газеты прислали своих репортеров на место катастрофы... Были заказаны свинцовые гробы; когда они были готовы, мы опустили в них тела Кроче-Спинелли и Сивеля. 18-го надо было перевести гробы на станцию железной дороги; их положили не телегу, запряженную быками, и я пешком проводил останки двух жертв науки вплоть до Сирона.

Я возвратился в Париж вместе с телами обоих воздухоплавателей. На Орлеанском вокзале, с которого должна была выйти похоронная процессия, нас ожидала растроганная и взволнованная толпа...
Смерть Кроче-Спинелли и Сивеля всколыхнула всю Европу. Несметные толпы народа провожали их в последний путь. Трудно было смириться с мыслью, что такие благородные, честные люди, посвятившие с таким героизмом все свои силы открытию новых истин, должны исчезнуть навсегда.

Нет, такие люди бесследно не исчезают. Они оставляют после себя неизгладимое воспоминание. Подобно метеорам, разбрасывают они на своем пути сверкающие искры, которые после их смерти могут еще воспламенить мужество и энергию в последователях».

Катастрофа «Зенита», казалось, должна была положить конец таким опасным предприятиям, но уже на следующий день после похорон около тридцати энтузиастов воздухоплавания предложили свои услуги председателю общества воздухоплавания в продолжении подъемов на большую высоту. Сам Гастон Тиссандье, чудом избежавший смерти, уже 29 ноября 1875 г. отправился в очередной научный полет со своим братом Альбером и шурином Сивеля – Путвином.

Несколько слов о Гастоне Тиссандье. Он родился в 1843 г. и с ранних лет проявил недюжинные способности в точных науках. Но после того, как в 1867 г. ему посчастливилось подняться на аэростате Жиффара на парижской выставке, страсть к воздухоплаванию стала неодолимой. Судьба преподнесла Гастону подарок 12 августа 1868 г., когда, находясь в Кале, он случайно узнал, что воздухоплаватель Дюруф ищет себе компаньона для полета. 15 августа в 16.00 состоялся их первый совместный полет на аэростате «Нептун». Это было блестящее начало длинной серии увлекательных и порой опасных полетов Гастона Тиссандье, многие из которых он в описал в своих книгах. Кстати, полет 15 августа был примечателен тем, что, используя воздушные течения, аэронавты несколько раз углублялись в акваторию Северного моря на расстояние 25–30 км от берега и возвращались обратно. Это было одно из первых практических применений на практике преобладающих направлений воздушных потоков на разных высотах.

Не сумев устоять перед романтикой полета, к Гастону присоединился старший брат Альбер. Он был известным архитектором и талантливым художником, и это обстоятельство счастливым образом привело к появлению многих прекрасных акварельных рисунков, написанных по мотивам своих полетов на воздушных шарах. Тесное сотрудничество братьев Тиссандье особенно ярко проявилось при работе над решением проблем управляемого воздухоплавания. Но об этом позже…

Автор Oldman

http://topwar.ru/82026-vozduhoplavanie-mucheniki-nauki.html